ИСТОРИЯ ПОСЛЕ ХРИСТА:
РАСТРАТА ИЛИ НАКОПЛЕНИЕ?
Протестантизм отличается от православия и католичества тем, что из двух источников духовных знаний - Писания и Предания - протестантизм признает только первый. Solа Scriptura. Только Писание. Этот лозунг протестантизма привлекателен лишь до тех пор, пока не задумаешься: а что же именно осталось за скобками этого solа. Что исключается этой формулой? Жить по Писанию - прекрасно. Но что уходит из поля зрения человека, который читает только Евангелие? - Уходит Предание. В реальности это означает, что философский и религиозный кругозор обычного убежденного протестанта значительно уже круга знаний убежденного православного: из церковной библиотеки он избирает одну Библию, объявляя все остальное ненужным умствованием. Августин и Златоуст явно оказываются обременительным чтением, интересным только для историков. Православие - это библиотека; "евангелизм" - религия одной книги. Баптисты не видят смысла в Литургии - и значит, напрасно написаны хоры Чайковского и Рахманинова, и Гоголю надлежало бросить в печь не только второй том "Мертвых душ", но и рукопись своих "Размышлений о Божественной Литургии". Раз икона есть нечто иное, чем Евангелие, то из принципа Solа Scriptura неизбежно следует, что преп. Андрей Рублев не более чем идолопоклонник…
Поэтому позиция протестантов по отношению к православию оказывается культурно-нигилистической. Если даже Грецию газета "Протестант" называет "страной, закрытой для Евангелия" (это страну, на языке которой Евангелие было написано!), - то Россия тем более воспринимается американскими миссионерами как пустыня, в которой до их приезда если и было какое-то христианство, то все сплошь зараженное "средневековыми искажениями". "Мы, русские, - пишет современный проповедник баптизма П.И. Рогозин в своей книге, столь же невежественной, сколь и агрессивной, - принявшие христианство спустя девять веков после его основания, унаследовали его от Греции уже тогда, когда христианство было сильно засорено, испытало на себе влияние различных государственных систем и пропиталось византийским язычеством. Приняв христианство не из первоисточника, а как бы из вторых рук, мы приобщились ко всем его "готовым" вековым наслоениям и заблуждениям"[188]. Ну да, если славяне приняли Евангелие из рук свв. Кирилла и Мефодия - это замаранные "вторые руки", а вот современные российские ученики Билли Грэма, несомненно, получили Евангелие из "первых рук".
Баптистский журнал уточняет список родовых дефектов русского православия: "Каковы же были особенности греческого богословия, воспринятые Киевской Русью и выразившиеся в церковном устройстве? Надо иметь в виду, что за тысячу лет существования этой исторической церкви она во многом отошла от евангельского христианства. Уже ко времени первого Вселенского собора в Никее, в 325 году, в практике церкви существовали поминовения мертвых и молитвы, обращенные к ним, крещение детей и культ Богородицы. Но главным отступлением было следующее: идея о вселенской видимой церкви, состоящей из епископов[189]; вера в то, что таинства магическим образом сами в себе имеют преображающую благодать; образование особого класса духовенства, которое только и могло эти таинства преподавать. На чем основывались все эти отступления от евангельского здравого учения и простоты? На признании совершенной непостижимости Бога человеческим разумом[190]. Отсюда вытекала необходимость некоей мистической обрядности или магических действий, чтобы как-то приблизиться к неведомому Богу, и значит были необходимы и специальные служители для совершения таинств, класс духовенства, и специальные здания - храмы, которые являлись бы Домом Божиим"[191].
Элементарная логика приводит к неизбежному выводу о том, что в России со времен князя Владимира христиан вообще не было[192]: ведь баптистская догматика запрещает крещение детей, а на Руси вот уже тысячу лет покопоколение за поколением в детстве проходили через крещальную купель. И вот оказывается, что Сергий Радонежский и Достоевский, Серафим Саровский и Павел Корин, священномученик патриарх Тихон и те, кого Ключевский назвал "добрые люди древней Руси" - все они не были христианами, ибо были крещены в детстве.
Баптистский историк Л. Корочкин в брошюре "Христианство и история" уже сказал, что Александр Невский не может считаться святым (в отличие, скажем, от любого баптиста) на том основании, что, защищая Русь от крестоносцев (это-то зачем надо было делать?!), он убивал людей[193], а Василий Блаженный никакой не "юродивый Христа ради", а просто психически больной. А уж какими лютыми грешниками предстают древнерусские иконописцы - можно понять из письма протестантской неофитки, присланного мне в Духовную Академию: "Раньше я очень верила в иконы, в их непогрешимую святость, Молилась перед ними на коленях, обращалась с молитвами не только к Богу, но и к умершии святым. Бывало, что и засну с иконой на груди. По профессии я художник и позволяла себе написание икон, бывало и продавала их и дарила людям. Не знала я до прочтения Библии как мерзостно то, что я делала… Когда я прочла всех 17 пророков, где они в один голос призывают людей верить в Бога Живого, я вдруг поняла весь ужас своего грехопадения. Я кинулась к иконам, посрывала их со своих мест и без всякого замешательства и без тени сомнения бросила их в растопленную печь. "Господи, прости меня! Унизила я тебя идолопоклонством своим. Пусть высохнут мои руки - рисующие кумиров пусть высохнет мой язык - уповающий на мертвецов, пустья ослепну и никогда не увижу икон". Теперь я поняла - не по пути мне с православной церковью… Ставить муляж Иисуса Христа распятого на древе в храме Бога Живого - кощунство и идиотизм. Я - одна из немногих, кто отделился от общего стада, вернее сказать: кого Господь отделил"[194].
И 100 лет назад протестанты проповедовали такое же резко негативное отношение к православию: "На "Международной Миссинерской Конференции студентов в Лондоне" решено - непременно весь мир просветить Христианством в течение жизни и деятельности нынешнего поколения. К числу языческих стран, которые решено просветить, причислены и Россия с Грецией" (св. Николай Японский. Запись в дневнике 14.2.1901)[195].
По протестантской логике выходит, что со смертью последнего апостола умер последний христианин. Нет, более строго: в ту минуту, когда последний из новозаветных авторов поставил точку в своем последнем послании, люди вновь стали далеки от Бога. Бог ничего больше не может и не имеет права сказать людям. И люди более никогда не могли сказать о своем сердце, о том, что в нем происходит во время его странствия к Богу, ничего сверх того, что было запечатано библейской обложкой. "Если кто прибавит слово к книге сей…".
Так мыслят протестанты. Протестантское и православное мировосприятие более, чем вопрос об иконах, разнит отношение к истории. Протестантизм - это внеисторическое мировоззрение. Из него уходит история людей, история Церкви. В истории ничего не копится, не происходит. Бог прекратил говорить с написанием последней новозаветной книги, а сами по себе люди ни к чему доброму не способны: "по своей природе человек является не только чадом зла, но еще и преступником и даже уголовником"[196].
Святоотеческая традиция никогда не видела в человечестве сборище амнистированных уголовников и потому иначе относилась к плодам человеческого творчества: "Мы одни из всех тварей, кроме умной и логической сущности, имеем еще и чувственное. Чувственное же, соединенное с логосом, создает многообразие наук и искусств и постижений, создает умение возделывать (культивировать) поля, строить дома и вообще создавать из несуществующего (хотя и не из полного ничего - ибо это может лишь Бог). И это все дано людям. Ничего подобного никогда не бывает у ангелов", - говорил св. Григорий Палама[197]. И в самом деле ангел - это ведь вестник. От почтальона не ждут, чтобы он творчески переиначивал порученную ему телеграмму, потому еще за тысячу лет до Паламы св. Иоанн Златоуст подтверждал: "не ангельское дело творить"[198].
И, напротив, - "Бог соделал человека участником в творчестве", - пишет преп. Ефрем Сирин[199]. Поэтому и возможно Предание: Бог способен творить за пределами Библии, а человек способен не только ко греху, но и к сотрудничеству с благодатью.
Отсюда исходит различие протестантского и православного отношений к Преданию. В перспективе протестантского богословия, отрицающего Предание и созидательный смысл церковной истории, трудно объяснить, зачем в Библию включена книга Деяний. Зачем рассказы о жизни и проповеди Спасителя дополнены первой церковной хроникой? Зачем рассказывать о поступках людей, если уже сказано о том, что совершил Единственный Посредник?
Библия исторична. Это история народа, а не жизнеописание Моисея. Этого-то исторического дыхания и доверия к действию Бога в истории людей и лишен протестантизм. В своем историческом антицерковном нигилизме он утверждает - незачем всматриваться в дыхание Духа в людях, давайте изучать только слово Бога и не будем интересоваться тем, как люди слышали это Божие слово. Но слово Божие обращено все-таки именно к человекам…
История человечества готовилась к приятию Евангелия, и в истории же, в людях всходили и продолжают всходить те дары, ради которых Евангелие было дано. Антиисторический нигилизм протестантов может быть принят только при одном допущении: если считать, что Писание - это метеор, лишь в одно мгновение пронесшийся по земному небу. Из надисторической выси однажды ворвался к нам вихрь Откровения, оставил следы, закрепленные новозаветными текстами, и вновь воспарил в заисторические и зачеловеческие дали. Людям осталось только одно: изучение тех знаков, что остались от Посещения. Огонь вырвался наружу, опалил, выплавил скалы, оставил на них странные потеки и спрятался. Метеорит давно окончил свой полет. Евангельский огонь погас. Христос ушел, а вместо Себя оставил только книгу. Всё, что мы знаем о Христе и о Боге - "геологам" известно лишь из книжки. Из Евангелия. Геологи-теологи могут изучать рассказы апостолов о том, как Бог изменил их сердца. Но больше ничьим свидетельствам о том же самом Огне они не верят. Остальные люди не всегда правильно (с точки зрения последней гео(тео)логической комиссии) понимали значение завещанных нам слов. Геологи, не имея личного опыта соприкосновения с тем огнем, изучают эту метеоритную воронку, эти странные потеки на древних скальных породах, и по особенностям той или иной необычно оплавленной скалы строят свои предположения о том, что же это был за огонь и откуда он мог придти.
Евангелие для геотеологов - лишь объект для изучения; это пассивный материал, пассивный текст, который лежит и ждет умного и понятливого читателя (оно столетиями ждало своих баптистских и адвентистских толкователей, терпеливо снося насилия со стороны православных и католиков).
А что, если Евангелие само живет? Если оно активно? Что, если оно не ждет читателя, а само создает его? Что, если "благодать Твоя, Господи, ходит в след безумных и заблудших и взывает к немудрым: не объюродевайте во грехах ваших"?[200]. А вдруг Христос действительно посреди нас и продолжал в III-ем веке, в IX-ом или XIX-ом творить дела не меньшие, чем в веке I-ом? "Бог не в храмах рукотворенных живет", - и именно поэтому православие не считает, что Дух Святой оказался замкнут в стенах сионской горницы, что дар Пятидесятницы недоступен никому, кроме тех, кому посчастливилось находиться в том доме в тот час. Но если "Христос вчера и сегодня и во веки Тот же" (Евр. 13, 8) и если Дух действует не только в сионской горнице, то, значит, и в других людях, не только в апостолах, могли проявить себя дары Духа.
С точки зрения православия книга Деяний тем и драгоценна, что она подтверждает: обетование Христа ("Я с вами… Дам вам Утешителя") исполнилось. Его дар оказался действенным: с нами Бог. Бог не только был с нами, но и есть. Бог с нами не только во дни Своей земной плоти, но и после. И после того, как Он вознес с земли Тело, рожденное Марией, Он осоставил здесь То Свое Тело, которое Он создал Себе Сам на Тайной Вечере. Бог с нами, потому что Своим Телом Он соделал Свою общину, Свою Церковь (Кол. 1, 24). И книга Деяний - это первый экклезиологический[201] трактат, первое прикосновение к тайне Церкви. Это рассказ о действии Духа в людях. Неужели оно прекратилось? Для протестантов книга Деяний закрывает историю Церкви. В дальнейшем они видят лишь историю блужданий, искажений и измен (странным образом прекратившихся лишь с появлением их общины). Для православных же книга Деяний открывает историю Церкви.
Значит, говоря словами Л. Успенского, "не следует упрощать проблему: если чего-то не было в первые века христианства, это не значит, что этого не нужно и в наше время"[202]. И, следовательно, если Григорий Богослов говорит нечто, чего не говорил Иоанн Богослов - это не обязательно есть искажение апостольского слова. Церковь есть живой организм, а для живого свойственно развитие. И поэтому баптистские уверения в том, что они вернулись к "апостольской простоте", неубедительны: нельзя заставить взрослого человека вновь влезть в колыбель и носить детские одежды, как бы милы они ни были. Христианство уже взрослое. Ему 2 000 лет, и это древо, разросшееся за два тысячелетия, нельзя вновь обрезать до размеров и форм того росточка, с которого оно начиналось на заре христианства.
Для человека естественно самое главное в своей жизни выражать формами искусства, и нельзя же запрещать всякую религиозную живопись лишь из предположения о том, что апостольская община ее не знала! Для человека естественно искать осознания своей веры, естественно стремиться пронести во владения разума то, что он обрел в опыте Откровения - не для того, чтобы проверить разумом Откровение, а для того, чтобы научить разум жить с Откровением, чтобы тот опыт, который дается сердцу, сделать предметом умного рассмотрения. И если Церковь не сразу привлекала фифилософский инструментарий для разъяснения своей веры и надежды - это не значит, что все наработки послеапостольского богословия должны быть отменены. Христос сравнивал Царство Божие с растущим семенем, древом, закваской. И что же пенять дереву за то, что оно не осталось семечком, но вобрало в себя всю сложность мира и человека! Древо, оставленное Христом "после Себя", проросло сквозь историю, вобрав в себя ее соки и срастворив их с токами Небес. И только человек, стыдящийся Христа и тайны воплощения Бога, может сказать, что Церковь "зря связалась" с "миром сим".
Да, Писание - норма христианской веры и жизни, это камертон. Но разве может камертон заменить весь хор? Разве заменяет таблица умножения реальную работу математика? Разве издание учебника русской грамматики налагает вето на появление стихов Пушкина или романов Достоевского? Нельзя противоречить канону. Но нельзя противоречить и правилам русского языка. Делает ли установление правил речи излишним последующее развитие литературы? Разве признание посланий Павла богодухновенными заставляет пренебрежительно отнестись к "Исповеди" Августина?
Что вообще значит Православие? Это Евангелие плюс благодарное приятие его воздействия на тех людей разных времен, культур и народов, которые всецело открылись Христовой вести. Православие - это доверие к Богу как к Господину истории. Для православного немыслимо представление о том, что опыт откровения и Богообщения, который был у апостолов, затем стал вдруг недоступен. Нам кажется странным это "новое учение" о том, что Христос на полтора тысячелетия забыл своих учеников и оставил их заблуждаться в вопросах, имеющих значимость для спасения (ибо это противоречит догмату о человеколюбии Творца).
Православию чужда тотальная подозрительность, которая полагает, что "был один христианин на свете - и того распяли". Православие полагает, что на пространстве 2-х тысячелетий христианской истории было немало людей, которые расслышали своим сердцем Евангелие и не исказили его ни в своей жизни, ни в своей проповеди. В классической книге монашеской духовности, в "Лествице" говорится, что "монах есть тот, кто держится одних только Божиих слов и заповедей во всяком времени и месте и деле"[203]. А, по замечанию прот. Иоанна Мейендорфа, Церковь в своем "Символе веры" называет себя апостольской, а не святоотеческой потому, что святым отцом становится тот, кто в адекватных словах смог проповедовать своему времени изначальную апостольскую веру и являть в себе Евангельскую жизнь.
Для православного мировосприятия очень дороги евангельские притчи о Царстве Божием. Это притчи о терпении и смирении Божием. Царство Божие не приходит "заметным образом", оно не просто вторгается в историю извне, - оно забрасывается в человеческий мир, но постепенно зреет и всходит внутри этого мира. Таковы притчи о зерне, о закваске, о "горчичном зерне".
И еще особо дороги православному сердцу прощальные слова Христа: "Се, Я с вами во все дни до скончания века" (Мф. 28, 20). Из этих "всех дней" протестантская экклезиология вынуждена исключить те дни, что прошли между временем апостолов и появлением той деноминации, от имени которой проповедует протестант (в мягком варианте это время от императора Константина до Лютера, в жестком - от апостолов до, скажем, возникновения пятидесятников)[204].
Православные же не могут провести грань между эпохой "настоящей Церкви" и веками "полуязыческого псевдохристианства". Мы не можем ограничить время действия Духа Христова периодом жизни апостолов. Мы не видим перелома между апостольской Церковью и последующей. Дары, бывшие у апостолов, мы видим и в христианах последующих поколений ("Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание" - Гал. 5, 22-23). Я эти дары видел у своих современников. Протестанты скажут, что они их у православных не видели? Что ж - это будет суждением, характеризующим лишь их опыт, их мир, но не мир православия.
Вообще же позиция человека, утверждающего "я не видел", "я не встречал", "мне не попадалось", всегда слабее позиции тех, кто говорит: а мы там были, и о том, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и осязали руки наши, о том возвещаем вам, чтобы и вы имели общение с нами. Да, да, я здесь прилагаю к протестантам тот аргумент, который мы (и православные, и протестанты) так часто используем в полемике с неверующими. Как может судить о религии человек, не имеющий, не переживший вообще никакого религиозного опыта? Не будут ли его суждения столь же компетентны, как суждения глухого о музыке? Не такова ли цена "научно-атеистическим" трактатам, как и диссертации слепорожденного по истории живописи? Знают же протестанты и используют аргумент путешественника скептику-домоседу: если ты, соседушка, не был в Иерусалиме и не знаешь дороги туда, это еще никак не означает, что Иерусалима действительно нет, что попасть туда невозможно и что все рассказы путешественников не более чем выдумки[205]. Так вот, именно отталкиваясь от религиозного опыта можно этот аргумент путешественника переадресовать протестантам: братья, ну если не паломничали вы по православным монастырям, если вы не ощущали тихого веяния духа в монастырских кельях, если не взлетало облегченно ваше сердце после исповеди и вы не ощущали в своих жилах кровь Христа после причастия - то хотя бы не торопитесь со своими отрицаниями. Не у всех опыт прикосновения к православию был столь печален и бесплоден. Иначе и православия бы не было.
И даже если мы заведем речь о грехах и болезнях современного православия - то ведь все равно не удастся провести границы между "церковью безгрешной" и "церковью согрешившей". "Вся Церковь есть Церковь кающихся, вся она есть Церковь погибающих", - еще в IV-ом веке сказал преп. Ефрем Сирин[206]. Грехи, знакомые нам по нам самим, по нашим современникам и из истории Церкви, были и в апостольские времена, и в апостольских общинах (и властолюбие, и споры, и расколы, и честолюбие, и непонимание Христа, и преувеличенный материальный интерес, и законничество, и либертинизм[207]). Апостольским Церквам говорит Христос: "Ты оставил первую любовь твою <...> знаю твои дела; ты носишь имя, будто жив, но ты мертв <...> Я не нахожу, чтобы дела твои были совершенны пред Богом Моим <…> ты не холоден, ни горяч <…> ты говоришь: "я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды"; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг" (Откр. 2, 4; 3, 1-2; 3, 15-17). И уже апостолам приходилось говорить своим ученикам: "Вы шли хорошо: кто остановил вас?" (Гал. 5, 7).
С давней поры в монашеских книгах есть рассказ о 2-х монахах, которые пошли по делам в город и там были соблазнены блудницами. Вернувшись в монастырь, они покаялись, а для исправления и оплакивания грехов собор старцев определил им провести какое-то время у себя в кельях без всякого общения, но только в молитвах. По прошествии этого времени епитимьи оба грешника вышли из своих келий. Один был бледен, и глаза его были красны от слез. Другой - весел и без следов плача. Братья спросили первого: что ты делал в это время? - Плакал и просил Господа простить мне мой грех. Затем спросили второго: а ты как провел это время? - Радовался и благодарил Бога за то, что Он простил мне мой грех и позволил вернуться к монашеской жизни. Старцы посовещались и сказали, что оба пути хороши… Эти два монаха и есть два основных настроения исторического православия. Мы знаем наш грех и не отрицаем его (хотя и состоит он совсем не в почитании икон, как кажется протестантам). Но мы знаем и благость Божию. "Ибо что же? если некоторые и неверны были, неверность их уничтожит ли верность Божию? Никак. Бог верен, а всякий человек лжив" (Рим. 3, 3). Когда православный человек читает это слово апостола, то под "всяким" он понимает и себя. Поэтому я вполне могу сказать: "Бог верен, а всякий православный человек лжив". Дерзнет ли пятидесятник сказать "всякий пятидесятник лжив"? Или они нашли способ употреблять слова "все" и "всякий", исключая при этом самих себя из этих "всех"?
Мы знаем, что христиане могут грешить - а потому можем всматриваться в светотень истории. Православие приемлет историю: дар Христов не погас, не затух. Его присутствие, Его действие в Его народе не уменьшилось со сменой поколений. Но если Дух Божий дышит во всех столетиях, если Христос действительно с нами во все дни (с нами, а не только с апостолами до дня их кончины), то разве можно уклониться от исследования и от приятия того опыта жизни во Христе, который был накоплен за эти "все дни"?
Этот опыт мы не ставим выше апостольского. Святоотеческие творения мы проверяем Евангельским мерилом. Но Евангелие-то дано, чтобы воплощаться в жизнь. А жизнь столь сложна и многообразна. Бог невместим в книги. Человек невместим в книги. Человеческие ситуации сложны и неиссчётны. Поэтому и говорит православие: Евангелие для нас - мерило, правило. Но жизнь не сводится к сборнику правил. Не в том смысле, что допускает исключения из правил, а в том, что один и тот же совет может быть выполнен весьма по-разному разными людьми в разных обстоятельствах.
Так что же накопило православие за те века, когда, по мнению протестантов, христиан на земле не существовало?
Прежде всего - знание глубин человеческой души. Очевидна разница между литературой протестантской и православной: протестантская носит миссионерский характер, она подводит людей к принятию Бога и к Евангелию. Протестантская литература говорит о том, что происходит в человеке на рубеже веры и неверия (впрочем, глубин Достоевского и бл. Августина протестантские брошюры не достигают).
Всем уже известна структура протестантской проповеди: я был атеистом и был грешником, но я уверовал во Христа и стал счастлив. Вот глава "Свидетельствовать о Боге неверующим" из "Методического Вестника для учителей воскресных школ"[208]: "Процесс евангелизации значительно ускорится, если помощник директора по евангелизации научит верующих свидетельствовать о своей вере. Один из способов свидетельства - рассказ о своем обращении к Богу, который можно построить по такому плану:
1. Какая у меня была жизнь, когда я был неверующим.
2. Как я осознал, что мне нужен Христос.
3. Как я поверил в Него.
4. Какой стала моя жизнь после того, как я принял Христа".
Более в этой главе ничего нет!
Хотя и сложно говорить о чужом духовном опыте, все же то, о чем человек проповедует, что вызывает в нем наибольшее воодушевление и искренность, показывает достаточно ясно некоторое потаенное строение его духовного опыта. То, что протестантская проповедь ограничена одним лишь моментом личного обращения, не случайно. Это просто показывает отсутствие другого серьезного духовного опыта. Обычная баптистская брошюра говорит о том, как побыстрее пройти путь от неверия к принятию Евангелия; традиционная православная проповедь обращается к уверовавшим людям и говорит о той духовной брани, которая поднимается в душе человека уже после крещения. Тончайшая аналитика душевных и духовных состояний и переживаний, опытно разработанная православными подвижниками, остается у протестантов и непонятной, и невостребованной. Именно отказ от традиции христианской мистики, сведение протестантизмом религиозной жизни к чисто языковой, брошюрочно-проповеднической практике побуждают людей Запада искать труда для души "на стране далече" - в кришнаизме и йоге. Неудивительно, что в той религиозной среде, где слово "аскетизм" стало ругательным, начали чрезвычайно успешно распространяться нехристианские аскетические практики[209].
В церковном богословии есть такой термин - "призывающая благодать". Это то действие Божие, которое происходит вне Церкви, то касание Богом человеческого сердца, которое поворачивает это сердце к вере. Поскольку назначение этой энергии - привести к Церкви человека, который еще вне нее, то это - единственный вид благодати, который действует вне Церкви. О ней св. Феофан Затворник сказал, что "Призывающая благодать - всеобщая, никто не исключен"[210]. Я думаю, что эта благодать есть в протестантизме, ибо "никто не может назвать Иисуса Господом, только как Духом Святым" (1 Кор. 12, 3).
Проповедь о Христе - это, конечно, замечательно. Но все же: "Дом Мой домом молитвы наречется" (Мф. 21, 13). Домом молитвы, а не домом проповеди. Православное богослужение и есть прежде всего молитвенное предстояние, а не миссионерское мероприятие. Я признаю доброкачественность опыта обретения веры у протестантов. Я говорю только, что это - всего лишь часть того духовного опыта, который может быть дарован человеку за церковным порогом. Отношения протестантизма с православием ярко подтверждают мысль Г.К. Честертона о том, что каждый еретик делает элементарную арифметическую ошибку: он часть считает больше, чем целое[211].
О каждой из протестантских деноминаций можно сказать, что она - это ограничение, слишком прямолинейное выведение одной из тех тональностей, которые в Церкви слагаются в целостную симфонию. Скажем, ответ на вопрос, чем отличается баптизм от православия, нельзя сформулировать в позитивной форме: "В баптизме есть это, а православие это запрещает". Ответ будет носить негативный характер: "в православии это есть, а в баптизме - нет". Нет икон, нет священников, нет причастия, нет исповеди, нет крещения детей, нет храмов, нет Предания, нет постов, нет молитв за умерших… Помнится, некий персонаж Михаила Булгакова в подобных случаях говорил: "Что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!"… Нормальная церковная жизнь строится по иной парадигме: "Сие надлежало делать, и того не оставлять".
Нет человека, который видел бы всю истину. Но там, где во имя частичной правды воинственно не желают видеть нечто большее, рождается ущербность, ограничение полноты и равновесия дыхания Традиции, как диспропорциональное увеличение частного положения до размеров всеобщего и исключительного, произвольное избрание чего-то одного, части вместо целого, т.е. именно односторонность[212]. Многочисленные протестантские "нет", сказанные перед порогом Православия, - это ограничение, это слишком прямолинейное выведение одной из тех тональностей, которые в Церкви слагаются в целостную симфонию. Многие богословские схемы отвергались Церковью не на основании того, что в них было, а на основании того, чего в них не было, что им недоставало для того, чтобы быть православием; как сказал Паскаль, "ошибка их не в том, что они следуют лжи, а в том, что не следуют иной истине"[213].
Я готов сказать, что я согласен с тем, чему учат баптисты. Когда они утверждают, произнося положительные утверждения - о Христе и Боге, о Библии и вере, я с ними соглашаюсь. Я несогласен с тем, что баптисты отрицают: причастие и Предание, молитва перед иконой и общение со святыми.
Итак, православная литература, в отличие от протестантской, обращена к человеку, уже осознавшему себя христианином. Оказывается, мало христианином стать. Гораздо сложнее бывает - им остаться: возвращаются сомнения, душевная пустота и окаменелость[214]. Посещает и былая бессовестность.
Жизнь человека вообще "полосата". За периодами духовного и душевного подъема следует спад. Вот вроде недавно сердце вспыхивало радостью от каждой евангельской страницы, а вот уже я смотрю на Евангельский текст холодно-профессиональным взглядом. Недавно я готов был что угодно отдать за право войти в храм и помолиться в нем, а сегодня мне за это самому деньги платят… Здесь и проверяется вера человека. Молитва живая, льющаяся из сердца, молитва по вдохновению мало что дает человеку и потому мало ценится Богом. Ведь она по вдохновению, а, значит, не от самого человека, а от Бога и дана. Эту молитву Бог подарил человеку - и что же еще ждать большего от этого подарка? А вот молиться, когда "нет настроения", когда всё серо и скучно (и вокруг, и в сердце) - вот это и значит нудить себя к Царству Небесному. Вера - это не только момент обращения от отрицания Бога к принятию Евангелия; это еще верность, - верность, верная память самым светлым минутам своей жизни, тем минутам, когда "расходятся морщины на челе, и в небесах я вижу Бога". Когда я был настоящим - в ту минуту, когда крестился или в ту, когда пересказываю церковную сплетню? Вера есть постоянно необходимое усилие, возвращающее меня к "моменту истины". Поэтому "в случае случайных охлаждений извольте тянуть и тянуть заведенные порядки, в той уверенности, что это сухое исполнение дел скоро возвратит живость и теплоту усердия"[215].
Тут становится нужна разность православия и протестантизма. Те советы, которые старцы давали монахам, могут оказаться совсем не лишними и для протестантов (уж что-что, а искушения и грехи у нас одинаковые, "экуменические"). Например, начал обуревать человека помысл: "Брось все эти догмы и предписания, откажись от подвига, забрось свою веру. Мало ли что тебе показалось. Ну, был юношеский порыв, но сейчас-то ты уже стал серьёзнее. Брось ты это дело, возвращайся к обычной жизни…". Преп. Иоанн Лествичник о таком случае говорит: если уж ты все иные способы борьбы с этим помыслом испробовал, и молился, и каялся, а он не отстает - что ж, ляг и поспи. А утром, может, всё будет уже иначе…
Возвращаются к христианину и грехи. Как бороться с грехом - это и есть основной вопрос аскетики. О том, как грех входит в душу человека, как можно его заметить и изгнать, как можно не допустить углубления болезни и вернуться ко Христу, и говорит классическая литература православия: православно-аскетическая, монашеская литература. И самая большая духовная травмированность протестантизма в том, что он как раз и не имеет своей аскетической традиции, а святоотеческую традицию отринул. Самое главное, что может открыть мир православной аскетики протестанту: если однажды благодать коснулась сердца - это еще не значит, что она там останется навсегда и несмотря ни на что. Христианский мир знает немалое число тех, "которые, получив благодать, заморили ее" (свт. Феофан Затворник)[216].
А еще - бывают христиане-грешники. Оказывается, можно и омыться Святым Духом, и опытно знать, что есть благодать - а все же оставить в себе место для греха, а все же вернуться ко греху. Протестанты и сами это знают. Но их догматика ("мы спасены! мы не грешим! мы святы!") не позволяет им замечать свои грехи, плакать о них, исповедовать их и предупреждать о них своих единоверцев. Как однажды со слезами на глазах говорил мне один адвентистский пастор: "Я же знаю, что я возрожденный христианин, и я знаю, что я все равно грешник. Та, первая радость обращения уже ушла, а грехи вернулись. Мне бы впору выйти и каяться, плакать о своих грехах, а я должен только воспевать "Аллилуйя," улыбаться и всех заверять в том, что истинный христианин уже не грешит…".
Но вот что писал в IV веке преп. Макарий Египетский: "И в душе есть грех, а равно соприсутствует, нимало не стесняясь, и Божия благодать… Бывает и то, что в ином есть благодать, а сердце еще нечисто… Человек имеет такую природу, что и тот, кто в глубине порока и работает греху, может обратиться к добру, и тот, кто связан Духом Святым и упоен небесным, имеет власть обратиться ко злу… Если же кто, не имея молитвы, принуждает себя к одной только молитве, чтобы иметь ему молитвенную благодать, но не принуждает себя к кротости, к смиренномудрию, к любви, к исполнению прочих заповедей Господних, то по мере его произволения и свободной воли согласно с прошением его дается ему иногда отчасти благодать молитвенная, в упокоении и веселии духа, но по нравам остается он таким же, каким был и прежде"[217].
Поэтому "христиане суть боги, отводимые в плен"[218]. Для пояснения того, что и освященный человек может подвергаться искушениям, преп. Макарий вспоминает библейский рассказ о том, как помазанный на царство Давид тотчас подвергся гонениям… Но если кто, почувствовав в сердце первое, зовущее веяние благодати, вдруг решит, что более нет и не будет в нем греха - то он впадет в злейшую из ошибок: в прелесть. "Если же увидишь, что кто-нибудь превозносится и надмевается тем, что он - причастник благодати; то хотя бы и знамения творил он, и мертвых воскрешал, но если не признает своей души бесчестною и униженною, и себя нищим по Духу, окрадывается он злобою и сам не знает того. Если и знамения творит он - не должно ему верить; потому что признак христианина стараться таить сие от людей, и если имеет у себя все сокровища царя, скрывать их и говорить всегда: 'не мое это сокровище, другой положил его у меня; а я - нищий; когда положивший захочет, возьмет его у меня'. Если же кто говорит 'богат я', то таковой не христианин, а сосуд прелести и диавола… Ибо наслаждение Богом ненасытимо, и в какой мере вкушает и причащается кто, в такой мере делается более алчущим. Люди же легкомысленные и несведущие, когда отчасти действует в них благодать, думают, что нет уже греха на них"[219].
Лишь малое знание себя порождает уверенность в своей избавленности от грехов. Но "если всмотришься в совесть твою, и перещупаешь там все, как в сундуке каком, извлекая находящееся там одно за одним, то все узнаешь чисто-начисто. Ибо в сундуке совести твоей находятся идольчики славолюбия и тщеславия, истуканчики человекоугодия, сласти похвал человеческих, наряды притворства и лицемерия, семя сребролюбия и других страстей. Впрочем, если поверх всего этого находится у тебя кичекичение и гордость, то нет тебе возможности познать ни их, ни то, что под ними"[220].
Итак, грех реально угрожает христианину. Грех долго и поэтапно идет с периферии сознания в его центр, от абстрактного представления о некоем поступке к тому, что воля и жизнь человека будут подчинены ему, от случайно мелькнувшего образа к реальному делу (прилог-сочетание-сосложение-пленение-страсть[221]). Как его вовремя заметить, как отогнать - об этом много говорит православная аскетика. Движение ума ко греху надо останавливать усилием воли - гневом. Гнев в нашей душе выполняет ту же функцию, что и система иммунной защиты в нашем теле: распознавание инфекции и уничтожение (изгнание) ее. "Как выгонять? Неприязненным к ним движением гнева или рассерчанием на них. У всех святых Отцов нахожу, что гнев на то и дан, чтобы им вооружаться на страстные и грешные движения сердца и прогонять им их… Не с честью надо провожать помысл, а как врага - гневным отвержением. Увидев обидчика - надо прогневаться - но не на него, а на себя, или на того, кто подсовывает вам помысл… Что делает подвергшийся нападению злого человека? Подавши его в грудь, кричит: караул. На зов его прибегает стража и избавляет его от беды. То же надо делать и в мысленной брани со страстями - рассерчавши на страстное, надо взывать о помощи: Господи, помоги! Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, спаси меня! Боже, в помощь мою вонми, Господи, помощи ми потщися!"[222].
А если оборона прорвана? Помимо вопроса о том, как избежать греха, есть в аскетике вопрос более страшный и, увы, более повседневно-важный для большинства из нас: как быть после греха? Как оставаться христианином уже после допущения греха? Что делать по ту сторону греха?
"Если мы пали, то прежде всего ополчимся против беса печали… Прежде падения нашего бесы представляют нам Бога человеколюбивым, а после падения жестоким"[223]. Склоняя ко греху, искуситель нашептывает: "Ну, это ничего, ну, Бог простит, ну, разочек-то можно!". После греха бесовское богословие вдруг резко меняется: "Ну, все, брат, теперь как же тебе спастись? Сам помнишь, что уготовано грешникам! Так зачем же тебе и дальше тянуть лямку христианских тягот и лишений? Живи как все! Если уж все равно от Судии тебе ничего хорошего ожидать нельзя, то хоть в этой жизни попользуйся ее радостями!".
Поэтому так много в православной литературе рассказов о покаявшихся грешниках… Вообще наш путь - это путь не от победы к победе, а от поражения к поражению. Встань и иди… Снова встань... Отбрось отчаяние… Встань: отчаяние прогоняется покаянием ("Покаяние есть отвержение отчаяния"[224])… Ты только не оставайся в луже; вспомни: "Отец говорит сыну: пойди очисти заросшее поле. Тот, увидев его запущенность и размеры, несколько дней просто спал. Отец приходит и в ответ на оправдания сына говорит: 'Сын мой! Возделывай каждый день столько, сколько занимала постель твоя и таким образом подвигай дело вперед и не унывай'"[225]… Опять падение? - Ну, встань же, отбрось бесовское богословие и вслушайся в евангельское: "Господь хочет всем спастись, следовательно, и вам… У Бога есть одна мысль и одно желание - миловать и миловать. Приходи всякий… Господь и на страшном суде будет не то изыскивать, как бы осудить, а как бы оправдать всех. И оправдает всякого, лишь бы хоть малая возможность была"[226].
Впрочем, рассказывать о православной аскетике я здесь не намерен; предложу на обозрение лишь несколько жемчужинок, лишь немного выписок из немногих книг. Вот "Древний патерик", сборник речений (зачастую анонимных) подвижников IV-V веков.
"Брат спросил старца: какое бы мне делать доброе дело и жить с ним? Авва отвечал ему: не все ли дела равны: Авраам был страннолюбив - и Бог был с ним; Илия любил безмолвие - и Бог был с ним; Давид был кроток - и Бог был с ним. Итак, смотри: чего желает по Богу душа твоя, то делай и блюди сердце твое.
Авва Диадох говорил: как в бане часто отворяемые двери скоро выпускают жар вон, так и душа, если она желает часто говорить, то хотя бы и говорила доброе, теряет собственную теплоту через дверь язычную.
Брат спрашивал авву Пимена: я сделал великий грех и хочу каяться три года. - Много, - говорит ему Пимен. - Или хотя один год, - говорил брат. - И то много, - сказал опять старец. Бывшие у старца спросили: не довольно ли 40 дней? - И это много, - сказал старец. Если человек покается от всего сердца, и более уже не будет грешить, то и в три дня примет его Бог.
Не борись со всеми помыслами, но с одним. Бьющий кусок железа наперед смотрит, что намеревается сделать, серп или меч, или топор. Так и мы должны размышлять, к какой добродетели приступить нам, чтобы не трудиться понапрасну.
Два старца жили вместе и никогда не было у них распри. Сказал же один другому: сделаем и мы распрю, как другие люди. Он же отвечал: не знаю, какая бывает распря. Тот отвечает - вот, я кладу кирпич посредине и говорю: он мой, а ты говоришь: нет, он мой. Это и будет начало. И сделали так. И говорит один из них: он мой. Другой же сказал: нет, он мой. И сказал первый: да, да, он твой, возьми и ступай. И разошлись и не смогли вступить в распрю между собой.
Дело смирения - не измерять себя с другими… Старца спросили: что такое смирение. Старец сказал: когда согрешит против тебя брат твой, и ты простишь ему прежде, нежели он пред тобою раскается.
Если ты, делая кому-либо выговор, прийдешь в гнев, то удовлетворяешь своей страсти. Таким образом, чтобы спасти другого, ты не погуби себя самого.
Авва Исаак осудил согрешившего брата. По смерти его Исааку является ангел, держадержащий душу умершего над огненным озером, и спрашивает: вот, ты всю жизнь осуждал его, и потому Бог послал меня к тебе, говоря: спроси его, куда велит Мне бросить падшего брата? Исаак в ужасе воскликнул: прости моего брата и меня, Господи!
Некоторый брат, обиженный на другого, пришел к авве Сисою и говорит ему: такой-то обидел меня, хочу и я отомстить за себя. Старец же увещевал его: нет, чадо, предоставь лучше Богу дело отмщения. Брат сказал: не успокоюсь до тех пор, пока не отомщу за себя. Тогда старец сказал: помолимся, брат! И вставши, начал молиться: Боже! Боже! мы не имеем нужды в Твоем попечении о нас, ибо мы сами делаем отмщение наше. Брат, услышав сие, пал к ногам старца, сказал: не стану судиться с братом, прости меня!
Кто, будучи оскорблен, не отвечает тем же - тот полагает душу свою за ближнего своего.
Авва Антоний сказал: я уже не боюсь Бога, но люблю Его, ибо совершенная любовь изгоняет страх… Любовь есть размышление о Боге с непрестанным благодарением… Как может человек получить дар любить Бога? Если кто видит брата своего в прегрешении и возопиет о нем к Богу, тогда получает разумение, как должно любить Бога.
Брат спросил авву Пимена: Что значит "гневаться на брата своего всуе"? - Всуе гневаешься за всякое лихоимство - даже если бы он выколол у тебя правый глаз. Если же кто старается удалить тебя от Бога - на такового гневайся.
Как жить мне с братьями? - Как в первый день, когда ты пришел, и не будь вольным в обращении".
Еще одна старая книга. "Душеполезные поучения" аввы Дорофея относятся к VI столетию:
"Помню, однажды мы имели разговор о смирении, и один из знатных граждан Газы, слыша наши слова, что чем более кто приближается к Богу, тем более видит себя грешным, удивлялся и говорил: как это может быть? Я сказал ему: 'Кем ты считаешь себя в своем городе?'. Он отвечал: 'считаю себя за великого и первого в городе'. Говорю ему: 'Если ты пойпойдешь в Кесарию, за кого будешь считать себя там?'. Он отвечал: 'За последнего из тамошних вельмож'. Если же, опять говорю ему, ты отправишься в Антиохию, за кого ты там будешь себя считать? 'Там, - отвечал он, - буду считать себя за одного из простолюдинов'. Если же, говорю, пойдешь в Константинополь и приблизишься к царю, там за кого ты станешь считать себя? И он отвечал: 'почти за нищего'. Тогда я сказал ему: вот так и святые чем более приближаются к Богу, тем более видят себя грешными.
Что такое смирение и гордость? - Как деревья, когда на них бывает много плодов, то самые плоды приклоняют ветви к низу и нагибают их, ветвь же, на которой нет плодов, стремится вверх и растет прямо; есть же некоторые деревья, которые не дают плода, пока их ветви растут вверх.
Смиренномудрие посреди гордости и человекоугодия. Добродетели суть царский путь, средина.
Кто, имея рану на руке своей или на ноге, гнушается собою или отсекает член свой, хотя бы он и гноился? Не скорее ли он очищает его, окладывает пластырем? Так должны и мы сострадать друг другу.
Порицать - значит сказать о таком-то: такой-то солгал… А осуждать - значит сказать: такой-то лгун… Ибо это осуждение самого расположения души его, произнесение приговора о всей его жизни. А грех осуждения настолько тяжелее всякого другого греха, что Сам Христос сказал: "лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего" (Лк. 6, 42), и грех ближнего уподобил сучку, а осуждение - бревну.
Слышал я о некоем брате, что когда приходил он в келью к кому-нибудь и видел ее неприбранною, то говорил в себе: блажен сей брат, что отложил заботу обо всем земном и так весь свой ум устремил горе, что не находит времени и келлию свою привести в порядок. А если приходил к другому и видел келлию прибранною, то опять говорил в себе: как чиста душа сего брата, так и келлия его чиста.
Надо быть готовыми на каждое слово, которое слышим, сказать: прости.
Каждый молящийся Богу: "Господи, дай мне смирение", должен знать, что он просит Бога, чтобы Он послал кого-нибудь оскорбить его".
Несколько раз в "Братском вестнике" (издании российских баптистов) мне попадались высказывания, предваряемые такой формулировкой: "один древний христианин сказал: …". Обычно за этим следовали цитаты из св. Иоанна Златоуста. Я, конечно, рад, что некоторые мысли этого великого православного богослова по сердцу протестантам[227]. Но от них я все же ожидал бы более буквального исполнения заповеди апостола Павла: "поминайте наставников ваших" (Евр. 13, 7). Хотя бы - упоминайте их имена.
Позволю напомнить только 3 выписки из Златоуста: "Если бы кто-нибудь начал ворочать помет в то время, как ты проходишь - скажи мне, не стал ли бы ты его бранить и укорять? Так поступи и со злословящими… Отнял ли кто у тебя имение? Он нанес ущерб не душе твоей, но деньгам. Если же ты будешь злопамятствовать, то сам ты нанесешь вред душе своей… Надень обувь, которая больше ноги, и она обеспокоит тебя, потому что будет препятствовать тебе идти: так и дом, более обширный, чем нужно, препятствует идти к небу"[228].
А это - крохотки из наследия тезки св. Златоуста - преп. Иоанна Лествичника: "Если признак крайней кротости состоит в том, чтобы и в присутствии раздражающего сохранять тишину сердечную и залог любви к нему, то, без сомнения, крайняя степень гневливости обнаруживается тем, что человек наедине с собой как бы препирается и ярится с оскорбившим его… Кто говорит, что любит Господа, а на брата своего гневается, тот подобен человеку, которому во сне представляется, что он бежит… Тщеславие ко всему льнет. Тщеславлюсь, кокогда пощусь, но когда разрешаю пост, чтобы скрыть от людей свое воздержание, опять тщеславлюсь. Стану говорить - побеждаюсь тще-славием, замолчу - опять им же побежден бываю. Как ни брось сей трезубец, всё он станет острием кверху"[229].
В общем, есть мифы о православном монашестве, а есть само монашество и есть православное понимание и христианской жизни вообще, и монашества в частности. И многое из того, что узнали о человеке монахи, узнают в себе и другие люди, вставшие на путь борьбы с грехом. И большая часть из того, что советуют монахи, относится не только к послушникам. И никак не "языческое влияние", не "платонизм" и не "гностицизм" сказались в тех словах преп. Исаака Сирина, которыми он выразил суть монашеского делания: "Совершенство всего подвига заключается в 3-х следующих вещах: в покаянии, в чистоте, и в усовершении себя. Что такое покаяние? - Оставление прежнего и печаль о нем. - Что такое чистота? - Кратко: сердце, милующее всякое тварное естество. - Что такое сердце милующее? - Горение сердца о всем творении - о людях, о птицах, о животных, о демонах, и о всякой твари, о бессловесных и о врагах Истины и чтобы они очистились и сохранились - молиться с великою жалостью, которая возбуждается в сердце его без меры по уподоблению в сем Богу"[230]. Это просто Евангелие. Но это то Евангелие, что не захлопнулось с последней буквой, вписанной в него, но открылось и прорастало в новых и новых сердцах сквозь все века и культуры. Это то Евангелие, которое продолжило свою жизнь в Предании. В православии. И этот опыт поиска Христа, обретения Его, удержания Его православное предание хранит воплощенным в тысячах и тысячах судеб, рассказов, свидетельств. Это наследие открыто, доступно. Чтобы с ним ознакомиться, даже не нужно становиться православным. Достаточно лишь проявить интерес. А там, по мере знакомства с миром Отцов, может быть, Господь пробудит в сердце желание войти в этот мир и стать его живой частью.
Беда же протестантизма в том, что он, по слову С.Н. Булгакова, "не имеет идеала и пути святости, без которого нет настоящей религии, как нет искусства без художественного гения"[231].
На мой взгляд, протестанты похожи на человека, который шел по улице, увидел вдруг открытую дверь храма, заглянул туда, поразился красоте, но, потрясенный, не вошел внутрь храма, а, постояв секунду на пороге, побежал к выходу из метро, взахлеб рассказал первому попавшемуся об увиденном и притащил его к церковному порогу. Теперь уже вместе они вглядывались в мистический сумрак храма, и - уже вдвоем вернулись к метро рассказывать об увиденном третьему… четвертому… сотому. Так и проповедуют они всю жизнь о том, как одиноко им было на улице, и как хорошо было в первый раз оказаться на том пороге…
Отсутствие же молитвенной дисциплины, неумение различать духовные состояния, жизнь без Литургии и без исповеди приводят к тому, что религиозно ищущему человеку приходится постоянно возгревать себя чисто психическими приемами… Результаты, к которым в конце концов приводит этот путь, известны православной мистике. Это - состояние эмоционального опьянения, когда человек собственное возбуждение путает с касанием благодати… Во всяком случае в протестантской духовности есть одна черта, пугающая православных: восприятие покаяния как всего лишь одного момента в жизни человека (поворот от неверия к вере). И как бы несовременны ни казались советы православных подвижников о покаянном смирении как необходимой атмосфере духовного делания ("держи ум твой во аде и не отчаивайся", - говорил преп. Силуан Афонский), но неколебимая самоуверенность баптистов кажется еще более странной. В одной из брошюрок, где на двадцати страницах поясняется неправота Маркса, Дарвина, Магомета и папы римского, последние слова запали мне в душу. Автор так прощается с читателем: "Если ты, дорогой читатель, согласился с тем, что я тебе сказал, и принял Христа как твоего личного спасителя - то до скорой встречи со мною на небесах!".
Вообще же, сколько бы ни говорили о малости различий Православия и баптизма, достаточно представить себе рядом лица "нормативного" православного и "нормативного" баптиста (скажем, Амвросия Оптинского и Билли Грэма) - и станет ясно, что духовный опыт этих людей бесконечно различен. Когда-то Рильке писал, что все страны граничат друг с другом, а Россия граничит с Богом… И как бы с тех пор ни изменился мир, Америка все же так и не стала резервуаром вселенской духовности. Обогатить мир православия, мир Достоевского и оптинских старцев, мир В. Соловьева и В. Лосского американский баптизм вряд ли способен.
Православие много накопило за два тысячелетия своей непрерывной истории. И многое из того, что оно имеет, кажется смешным и ненужным, неудобным и устаревшим. Но это лишь издалека, пока человек стоит на месте и не начал труд подъема. "Так презрен по мыслям сидящего в покое факел, приготовленный для спотыкающихся ногами" (Иов. 12, 5).
В Православии все рассчитано на движение, на трудное восхождение. Там, на духовных высотах, станет понятно, зачем пост и зачем церковно-славянский язык, зачем столь долгие богослужения и почему в храмах не ставят скамеек, о чем говорит почитание святых и что дает человеку икона. Истина здесь дается на вырост.
188. Рогозин П. И. Указ. соч., с. 64 ^
189. Чушь: Церковь состоит не из епископов, а из всех верных христиан. ^
190. А что - баптисты признают "совершенную постижимость Бога человеческим разумом"? "Мой друг Иисус" для них всецело понятен? ^
191. М.С. Каретникова. Из истории русской Церкви. // Мирт. Христианская литература; обзор, комментарии, выводы. Спб., 1998, № 3(7). ^
192. Например: "В Екатеринбург евангельская весть пришла в 1957 г. В настоящее время церковь Адвентистов седьмого дня насчитывает 500 человек", - пишет Я.П. Балан, руководитель общины адвентистов Екатеринбурга (Религиозные общины Екатеринбурга, с. 28). Первый православный храм в Екатеринбурге построен был двумя веками раньше. Но для протестантов это все было неправильное христианство, да и вообще не христианство. Пока они не приехали в город св. Екатерины - это был языческий край. Да и сегодня в нем всего лишь 500 христиан, несущих свое нелегкое служение в языческо-православном окружении… ^
193. "Когда началась война, не был мобилизован на фронт, имел специальное освобождение, как баптист, согласно ленинскому декрету 1918 года" (Мои года - мое богатство. Вспоминает старейший служитель Евангельско-баптистского братства России Сергей Петрович Фадюхин // Христианин и время. Сочи, 1991, № 2, с. 27). ^
194. Прокофьева Т. Ростовская область, Кагальницкий район, совхоз Иваново-Шамшево. 12.05.2005. ^
195. Праведное житие и апостольские труды святителя Николая, архиепископа Японского по его своеручным записям. ч. 2. - Спб., 1996, с. 24. "При просмотре почты за живое задело сетование на то, что штундистам в России не дается полной свободы, заканчивающеся так: "Решительная молитва нужна для устроения религии". Мерзавцы! Россия для них - языческая страна, в которой нет Христианской религии, и вот они только пытаются насадить ее! Прогнивший насквозь протестантизм, да еще в худших своих сектах - таких мнений о себе! И еще Господа Бога призывает! Лицемеры!" (св. Николай Японский. Запись в дневнике 23.12.1902 // Праведное житие и апостольские труды святителя Николая, архиепископа Японского по его своеручным записям. ч. 2. - Спб., 1996, с. 141). И сегодняшние протестанты убеждены, что Россию надо строить с нуля. Миссия "Урал" рас-простаняла листовку "Бог дает надежду" о проповедях во Дворце спорта Екатеринбурга 14-18 сентября 1994 финна Калеви Лехтинена. Вся листовка (4 страницы) пестрит фотографиями православных храмов и икон (для подманивания правосланых христиан). При этом уже прямо в листовке бывший секретарь факультетского парткома Юрий Муратов рассказывает о своей неудовлетворенности православием: "В Троице-Сергиевой Лавре меня поразила икона Божией матери, закованная в двойной золотой оклад и серебряная рака над мощами святого Сергия, человека, известного только богатством духа. Я не мог понять, зачем истину заковывать в серебро и злато, и вышел из храма еще более опустошенным". Сам Лехтинен скромно кончает свое интервью на последней странице этой же листовки: "Нужда в Боге ощутима сегодня в этой стране... Но я верю, что такие люди родятся, а значит, родится народ, родится страна". Итак, России еще нет, русского народа еще нет - они только "родятся" под влиянием зарубежных проповедей. Цель миссионеров - родить новый народ на русской земле. ^
196. Тиссен Г.К. Указ. соч., с. 301. ^
197. Цит. по: Вышеславцев Б.П. Вечное в русской философии. - Н.-Й., 1955, c. 233. ^
198. свт. Иоанн Златоуст. Восемь слов на книгу Бытия. Слово 2. // Творения. Т. 4, с. 15. У Иоанна Дамаскина тоже вполне категорично утверждается: "Будучи творениями, Ангелы не суть творцы" (Точное изложение православной веры. - СПб., 1894, с. 49; репринт - М. - Ростов-на-Дону, 1992). ^
199. преп. Ефрем Сирин. Толкование на книгу Бытия. // Творения. Троице-Сергиева Лавра, 1901. Ч. 6, с. 234. ^
200. преп. Ефрем Сирин. О покаянии, 2. // Творения. Ч. 4. - М., 1860, с. 128. ^
201. Экклезиология (греч.) - учение о Церкви. ^
202. Успенский Л.А. Вопрос иконостаса. // Вестник Русского Западноевропейского Патриаршего Экзархата. № 46, с. 253. ^
203. преп. Иоанн Лествичник. Лествица. - Сергиев Посад, 1908, с. 16. ^
204. Адвентисты, которым требуется объяснить, почему кроме апостолов надо слушаться еще и откровений Елены Уайт, предлагают такую схему церковной истории: "Связь Библии с более поздними проявлениями пророческого дара служителей Церкви можно пояснить на таком примере: Допустим, что мы решили отправиться в морское путешествие на яхте. Владелец судна вручает нам справочник навигатора, подчеркивая, что в нем находятся все данные, необходимые для безопасного плавания до порта назначения. Сразу после отплытия мы принимаемся за чтение и находим как общие наставления по мореходству, так и описание самых разных ситуаций, возникающих в открытом море. В частности, перечислены чрезвычайные опасности последнего отрезка пути: непостоянство береговой линии, подвижные пески и частые штормы. Но вместе с тем сказано: "Вас заблаговременно встретит лоцман. Он будет предупреждать вас об опасностях и перемене обстановки. ПрислушивайПрислушивайтесь к его советам". Следуя этим инструкциям, мы добираемся до места встречи с лоцманом, и он действительно вскоре появляется. Но тут некоторые члены команды высказывают свое недовольство его вмешательством: "У нас есть инструкции, и для нас этого достаточно. Мы придерживаемся их и только их. Ничего сверх этого нам не требуется!". Кто же в таком случае следует первоначальным указаниям? Те, которые отвергают услуги лоцмана или те, которые принимают его в соответствии с последними указаниями?" (В начале было Слово, с. 232).
Это очень красивая притча и очень верная. По этому вопросу разница между адвентизмом и православием будет лишь в том, что та помощь, которую адвентисты ожидают лишь в конце истории, по православному опыту всегда сопутствовала кораблю Церкви. Если слово Христа верно - то почему же помощь приходит только в конце плавания? Христос сказал, что Он во все дни с нами, а не только рядом с портом. И где же в Библии пророчество об Уайт? То, что предлагает эта притча, есть не что иное, как эсхатологический папизм. ^
205. "От незнания нельзя никогда делать вывод о небытии. Я не знаю, что думает мой читатель, и потому не могу сказать: он ничего не думает", - пишет митр. Вениамин, и приводит пример. Семинарист, начитавшийся революционно-"просветительских" книжек, в запале спора бросает: "А кто Бога-то видел?". Остальные семинаристы или не хотели спорить, или же не сумели возразить ему, и молчали. "Здесь присутствовал помощник эконома по имени Василий. Видя наше молчание, он обратился к Мише с вопросом: Барин! Так вы говорите, что коли Бога не видели, так уж и нет Его? - Ну, да! - А вы мою бабку видели? - Нет, - робея, ответил Миша. - Ну, вот! А она и по сию пору жива!" (митр. Вениамин (Федченков). О вере, неверии и сомнении, с. 103). ^
206. преп. Ефрем Сирин. О покаянии, с. 179. ^
207. Либертинизм - снисходительное отношение к грехам, прежде всего - в половой сфере. ^
208. Методический Вестник для учителей воскресных школ. Приложение к альманаху "Богомыслие". Издание Одесской библейской школы. [Союз ЕХБ] Вып. 4. - Одесса, 1991, с. 18. ^
209. Герман Гессе так поясняет причины своего "паломничества на Восток": "Для моей жизни имело решающее значение, что христианство впервые предстало передо мной в своей особой, закоснелой, немощной и преходящей форме. Я имею в виду пиетистски окрашенный протестантизм… Но как бы ни судить о величии и благородстве христианства, которым жили мои родители, христианства, понятого как жертва и как служение, конфессиональные, отчасти сектантские формы, в которых оно предстало перед нами, детьми, очень рано стали казаться мне сомнительными и в сущности нестерпимыми. Многие изречения и стихи, которые произносились и распевались, уже тогда оскорбляли во мне поэта, и став чуть постарше, я не мог не заметить, как страдали люди, подобные моему отцу и деду, как их мучило то, что в отличие от католиков они не имели ни строгого вероучения, ни догмы, ни устоявшегося как следует ритуала, ни настоящей нормальной церкви. Что так называемой "протестантской" церкви, по сути, не существует, что она распадается на множество мелких местных церквей, что история этих церквей и их руководителей, протестантпротестантских князей, была ничуть не благороднее, чем история порицаемой папистской церкви, - все это с довольно ранней юности не составляло для меня секрета… Действительно, за все годы моей христианской юности у меня не было связано с церковью никаких религиозных переживаний. Домашние службы, уединенные молитвы, сам образ жизни моих родителей - все это находило пищу в Библии, но не в церкви, а воскресные богослужения, занятия для детей ничем меня не обогатили. Насколько привлекательней в сравнении с этими сладковатыми стихами, скучными пасторами и проповедями был мир индийской религии и поэзии. Здесь ничто меня не давило, здесь не было ни трезвых серых кафедр, ни пиетистских занятий Библией - здесь был простор для моей фантазии" (Гессе Г. Из статьи "Моя вера". // Восток-Запад. Исследования. Переводы. Публикации. - М., 1982, сс. 186-187). ^
210. свт. Феофан Затворник. Собрание писем. Вып. 1. - М., 1898, с. 204. ^
211. Честертон Г.К. Писатель в газете. - М., 1984, с. 274. И еще: "Еретик тот, кто любит свою истину больше, чем Истину. Он предпочитает полуправду, которую отыскал сам, правде, которую отыскали люди" (с. 259). ^
212. Слово "секта" - частичность, "сектор", вполне передает эту особенность еретического мышления. Помнится, в былой России еретиков называли "сектаторами". Отсюда, кстати, очевидно, что вопрос об отношении католичества к православию гораздо сложнее и многограннее вопроса о соотношении православия и протестантизма. В католичестве, как раз наоборот, есть такие наслоения на вероучение древней Церкви, которые на православный вкус совсем не обязательны: догматы о непогрешимости Папы Римского или о Непорочном Зачатии Марии, о чистилище или о Filioque. Митрополит Сурожский Антоний нашел очень емкую формулу для описания этой ситуации: "Думаю, в католичестве гораздо больше неправды, а в протестантизме гораздо меньше правды. В протестантизме не хватает многого, тогда как в католичестве очень многое извращено" (митроп. Антоний Сурожский. О встрече. - СПб., 1994, с. 84). ^
213. Паскаль Б. Мысли о религии. - М., 1905, с. 225. ^
214. "Мать Онуфрия говорила, что на следующий день после монашеского пострига она проснулась не только без всякого живого ощущения присутствия Бога, но с таким холодом в душе, который говорил, что вся ее вера - только обман, что никогда никакого Бога не было и нет. Мать Онуфрия, раньше такая горячая и твердая в вере, после пострига почувствовала себя атеисткой. И это состояние богооставленности продолжалось несколько лет. Бог отсутствовал, и весь мир без Него превратился в темную, глухую пещеру. Мать Онуфрия рассказала обо всем старцу. Тот объяснил ей, что такое испытание Господь посылает только особо сильным и любимым своим чадам. Господь хочет, чтобы человек сделал сам шаг в пустоту, чтобы его свобода не была скована ничем, а ведь ясно, что благодать Божия - поддержка, и следовательно, ограничение нашей свободы. Господь хочет, чтобы Его любили ни за что (подобно тому, как Он любит нас)" (Горичева Т. Взыскание погибших // Логос. - Брюссель-Москва. №№ 41-44. 1984, с. 110). ^
215. еп. Феофан Затворник. Что такое духовная жизнь и как на нее настроиться. - М., 1914, с. 149. ^
216. Там же, с. 103. ^
217. преп. Макарий Египетский. Духовные беседы. - М., 1880, сс. 184, 266, 216, 166. ^
218. Там же, с. 192. ^
219. Там же, сс. 167 и 195. ^
220. преп. Симеон Новый Богослов. Слова. - М., 1892, с. 409. ^
221. См. преп. Иоанн Лествичник. Лествица, с. 139. ^
222. еп. Феофан Затворник. Что такое духовная жизнь..., сс. 199-200, 203, 209. ^
223. преп. Иоанн Лествичник. Лествица, с. 83. ^
224. Там же, с. 73. ^
225. Древний Патерик. - М., 1899, с. 125. ^
226. свт. Феофан Затворник. Творения. Собрание писем. Вып. 3-4. - Псково-Печерский монастырь, 1994, сс. 31-32, 38. ^
227. Впрочем, некоторых баптистов это тревожит: "Это большая печаль моего сердца, когда описывают жизнь великих "отцов" Церкви, не освещая их величайших заблуждений и духовных ошибок. И в наше время сильно воздействие этих заблуждений" (Федор Конторович, пресвитер. г. Приозерск Ленинградской области // Христианин и время. 1997, №3-4, Сочи. (по поводу публикации статьи в этом журнале о Златоусте). ^
228. свт. Иоанн Златоуст. Творения. Т. 2. Кн. 1. - СПб., 1896, сс. 52, 35, 263. ^
229. преп. Иоанн Лествичник. Лествица, сс. 103, 263, 540. ^
230. преп. Исаак Сирин. Слова подвижнические. // Творения, сс. 298-299. ^
231. Булгаков С.Н. Современное арианство, с. 147. ^
